Таким образом, за исключением Сицилии, Южной Калабрии и Абруцц (где еще зимой 1798 г. началось антифранцузское восстание), деревья свободы, символизировавшие республиканские порядки, были водружены во многих сотнях городов и селений — от границы с Римской республикой до Ионического моря.
Провозглашение республики не встретило сопротивления со стороны народных масс провинции. Многие надеялись, что республика принесет им избавление от нужды — ведь республиканское правительство как будто дало обещание, хотя и не очень определенное, улучшить положение масс, заявив в своем первом обращении к народу: «Равенство состоит в том, что закон равен для всех и защищает невинного бедняка от богатого и властного угнетателя» 92. Во всяком случае в обстановке развивавшегося на Юге острого социального кризиса народ во многих местностях истолковал по-своему провозглашавшиеся во время республиканских манифестаций лозунги свободы и равенства — как свободу от всех властей и налогов и как равенство имуществ с богатыми. Вместе с тем вследствие того, что новые республиканские органы управления в провинциях состояли почти целиком из представителей провинциальной буржуазии — «благородных», в сознании крестьян республика стала отождествляться с теми, кто подвергал их самой жестокой эксплуатации и притеснениям. Поэтому для массы деревенского люда понятие «якобинец» и «республиканец» стало синонимом угнетателя, богача, мироеда («У кого вино и хлеб — те и якобинцы!» — говорилось в одной из песен, сложенных в 1799 г. крестьянами.)
Конечно, среди тех, кто встал у власти, было немало искренних и горячих приверженцев республиканских идеалов, участников республиканских заговоров 1793—1794 гг.— студентов, литераторов, медиков, ученых, юристов, представлявших передовые круги южной интеллигенции (столь многочисленной и жившей подчас столь напряженной и яркой интеллектуальной жизнью, что многие города и городки Юга превращались в подлинные очаги культуры, существовавшие бок о бок с нищим, бесправным, невежественным и суеверным крестьянством, которое в образованности городских сеньоров видело лишь средство, позволявшее им с большим удобством угнетать бедняков).