В Москве скоро могли увериться в разрушении замыслов Замойского и освободиться от страха, который внушало сначала избрание шведского королевича на польский престол. Подьячий Андрей Иванов, отправленный в Литву для вестей, писал, что нового короля Сигизмунда держат ни за что, потому что промыслу в нем нет никакого: и неразумным его ставят, и землею его не любят, потому что от него земле прибыли нет никакой, владеют всем паны. Нужно было ласкать этих панов, особенно литовских, и Годунов писал к самому могущественному из них, виленскому воеводе Христофу Радзивиллу: «Ведомо тебе, брату нашему любительному, что я, будучи у великого государя в ближней Думе, всегда радею, и с братьями своими, со всеми боярами, мудрыми думами мыслим и промышляем и государя всегда на то наводим, чтоб между ним и вашим государем была любовь. Послал я к тебе от своей любви поминок, платно - кизильбашское (персидское) дело, а прислал ко мне это платно в поминках персидский Аббас-шах с своего плеча». Потом Годунов писал к Радзивиллу, что за его Борисовым челобитьем с литовских купцов пошлин в Москве не брали и благодаря ему же опалы на них не положено за то, что они подрались с приказными людьми.
Всего важнее для Москвы было то, чтоб Польша и Литва не действовали заодно с Швециею, война с которою считалась необходимостию: Баторию при Иоанне уступлена была спорная Ливония, но в руках у шведов остались извечные русские города, возвратить которые требовала честь государственная. В начале царствования Феодора, при жизни Батория, о войне с Швециею думать было нельзя, ибо с часа на час ждали разрыва с Литвою. Эстонский наместник, известный Делагарди, узнав о смерти Грозного, спрашивал у новгородского воеводы, князя Скопина-Шуйского, будет ли соблюдаться Плюсский договор, заключенный при покойном царе, и приедут ли московские послы в Стокгольм для заключения вечного мира? Делагарди прислал и опасные грамоты на послов.