В войну с Персией Александр вступил не только как македонский царь, но и как глава греко-македонского союза, Коринфской лиги, и в этом своем последнем качестве он, конечно, использовал не только панэллинские лозунги, но и силы прикованного к его державной колеснице панэллинского союза. Однако как мало было привлечено этих сил для похода и как мало, стало быть, доверял Александр грекам! Из 200 с лишним тысяч воинов, которые, по подсчетам Юстина, могла выставить объединенная в союз Эллада, в поход с македонским царем выступили всего-навсего 7 тыс. пехотинцев и 600 всадников — против 30 тыс. пехотинцев и 5 тыс. всадников собственно македонского войска. И очень может быть, что присутствие достаточно незначительных греческих контингентов в войске царя служило целям не столько военным, сколько политическим — быть заложниками верности своих общин34. Правда, македонское войско сопровождал еще довольно сильный греческий флот (до 160 триер), но активной роли в войне этот флот не играл и с окончанием малоазийской кампании 334 г. был отпущен домой.
И в дальнейшем Александр не скупился временами на панэл-линские жесты, назначением которых было поддерживать соответствующее настроение у греков, именно — что поход совершается не только в державных интересах Македонии, но и ради всей Эллады. Так, сразу же после переправы через Геллеспонт царь посетил древний Илион, совершил там жертвоприношение в честь богини Афины и возложил венок на могилу Ахилла. После первой большой победы над персами при Гранике он распорядился отправить в Афины в дар богине Афине 300 захваченных у врага комплектов вооружения с характерным посвящением: «Александр, сын Филиппа, и эллины, за исключением лакедемонян, взяли у варваров, населяющих Азию» (Plut. Alex., 16, 17—18; Arr. Anab., I, 16, 7). В тоже время он сурово расправился с греческими наемниками, которые служили у персов и попали к нему в плен. Обвинив их в измене общеэллинскому делу, он приказал заковать их в цепи и отправить на работы в Македонию (Arr. Anab., I, 16, 6).