Но форсированное проведение фактически дерусификации вызвало сопротивление как партийно-советского аппарата, так и части населения.
Центральное руководство в Москве по-разному реагировало на трудности, появившиеся при проведении национальной политики: И. Сталин требовал «преодолеть иронию и скептицизм в вопросе об украинской культуре», а Г. Зиновьев считал, что украинизация «бьет по нашей линии относительно данного вопроса, помогает петлюровщине». Но Генеральный секретарь ЦК КП(б)У Л. М. Каганович настойчиво выполнял указания И. Сталина, правда, для него не имело решающего значения, что проводить в жизнь — русификацию или украинизацию.
Созданные для государственных служащих трех-четырехмесячные курсы изучения украинского языка в большинстве городов функционировали формально, хотя над слушателями довлела угроза увольнения с работы в случае, если на экзамене они получат неудовлетворительную оценку. Многие слушатели посещали занятия эпизодически, общались между собой, как правило, на русском языке или на смеси украинского и русского, доклады тоже зачастую произносились не на украинском языке. К примеру, в Артемовске из 8323 служащих различного ранга 3680 (44,2%) вообще их не посещали, а 796 человек были освобождены от занятий, хотя подавляющее большинство из них украинским языком владели крайне слабо. Не хватало и учителей, потому что с 1921 по 1923 год учительский корпус Украины уменьшился почти вдвое — с 85 до 45 тысяч.. Для многих чиновников (совбуров, как их называло население) украинизация была мимикрией, уловкой, не серьезным и конъюнктурным мероприятием.
Кроме того, символы «украинизации» и «борьбы с украинским буржуазным национализмом» являлись двумя сторонами единой политики. Параллельно дерусификации шла пролетаризация обучения, а это усложняло социальные отношения, приводило к трети-рованию дореволюционных педагогов. Процветали упрощенчество, полуграмотность, хронически не хватало средств на культурно-просветительскую работу.