ЭВ частности, воины с Самоса утверждали, что Алкивиад «сочувствует делу лакедемонян и поддерживает дружбу с Фарнабазом, с помощью которого он рассчитывает по окончании войны подчинить своей власти сограждан» (Diod., XIII, 73, 6).
С этим перекликается и свидетельство Плутарха, согласно которому Алкивиаду ставили в упрек не только обычные распущенность и самоуправство, но и княжеские замашки: «Ему вменяли в вину также постройку крепости, которую он возвел во Фракии близ Висанфы — убежище на случай, если он не захочет или не сможет жить в отечестве, утверждали обвинители» (Plut. Ale, 36, 3).
По Диодору, все эти обвинения были восприняты афинским народом с тем большим вниманием, что он давно уже с подозрением относился к дерзкой отваге. О том же свидетельствует и Корнелий Непот, который прямо заявляет, что афиняне боялись возможного стремления Алкивиада к тирании (Nepos. Ale, 7, 3 — timebatur enim non minus quam diligebatur, ne secunda fortune magnisque opibus elatus tyrannidem concupisceret). Впрочем, относительно этих опасений мы располагаем и современным свидетельством. Два года спустя Аристофан в «Лягушках» возвращается к теме Алкивиада и устами Диониса заявляет о все еще неравнодушном отношении афинского государства к этому человеку:
Желает, ненавидит, хочет все ж иметь (Ranae, 1425).
А несколько дальше заставляет другого своего героя — Эсхила — высказать характерное замечание, которое нельзя расценить иначе, как предупреждение согражданам: Не надо львенка в городе воспитывать. А вырос он — себя заставит слушаться (Ibid., 1431 сл.).
Спрашивается теперь: насколько были обоснованны эти опасения и обвинения? Стремился ли действительно Алкивиад к захвату тиранической власти? Прямого ответа на этот вопрос в имеющихся в нашем распоряжении материалах нет.