И если в возвышении Алкивиада чувствовалась угроза тирании, то в режимах Четырехсот и Тридцати эта угроза оказалась до известной степени материализованной.
Осознание гражданами крайней опасности, которую представляли для полисного, демократического строя эксцессы такого рода, должно было найти выражение в усилении на будущее соответствующих контрольных мер. И действительно, подобно тому, как неприятный опыт со старшей тиранией подсказал афинянам идею остракизма, так еще более неприятные переживания, связанные с господством Четырехсот и Тридцати, содействовали укоренению и расширению практики исангелии, посредством которой можно было в чрезвычайном порядке обжаловать и покарать любое с точки зрения существующего строя нелояльное действие (о политической направленности исангелии см.: Hyperid., IV, 7—8). С помощью этой и иных мер афинская демократия сумела обезопасить себя от повторения неприятных опытов с тиранией еще по крайней мере на три четверти века, вплоть до крушения государственной самостоятельности Афин во времена диадохов.

Спарта
Признаки нарождающегося кризиса можно было наблюдать к концу V в. во всех греческих полисах: в государствах, вышедших из Пелопоннесской войны победителями, едва ли не в такой же степени, как у побежденных, в отсталой и консервативной Спарте не меньше, чем в передовых, развитых Афинах.
Как это ни парадоксально, но именно победа в Пелопоннесской войне, поставившая Спарту во главе греческого мира, оказалась для нее источником последующего быстрого упадка. Выведенный теперь из состояния оцепенения, открытый разнообразным внешним влияниям, спартанский полис скоро обнаружил не менее заметные признаки внутреннего разложения, чем это было с более развитыми и более пострадавшими от войны Афинами.