Война, большая общая война могла не только дать такое оправдание, но и сообщить новой политической системе мощный импульс, благодаря которому она обрела бы дополнительную прочность и устойчивость. Популярные в Греции идеи панэллинизма подсказывали обращение в ту сторону, куда уже толкали Филиппа державные македонские интересы. Такой войной при тогдашних обстоятельствах и состоянии умов могла быть только общая борьба с варварами, отражение их от границ нового греко-македонского единства и организация совместного завоевательного похода на Восток.
До Филиппа идею общей борьбы с варварами уже нещадно эксплуатировали Дионисий Старший и Ясон Ферский. Македонский царь не мог не быть знаком с их опытом. Впрочем, ко времени Коринфского конгресса он сам уже приобрел большой навык в использовании популярных идей для прикрытия своих державных целей. Так, как мы видели, вмешательство в фессалийские дела он осуществлял под благовидным предлогом защиты свободных эллинов от тирании, а вторжения в Среднюю Грецию проводил, выступая от лица амфиктионов, в качестве мстителя за поруганную святыню Аполлона. Теперь, в Коринфе, он взял на себя новую роль вождя эллинов в борьбе с их заклятым врагом — Персией. Выступить с идеей возобновления такой борьбы было тем естественнее, что само место нового панэллинского конгресса — Коринф — подсказывало сопоставление с временем великого единения эллинов в борьбе с полчищами Ксеркса. Отсюда же, а также, конечно, из практического опыта с Дельфийской амфиктионией заимствована была Филиппом и оригинальная мотивировка новой войны —необходимость отмщения варварам за надругательства над святынями эллинов .
Судя по рассказу Диодора, Филипп стал распускать слухи о готовящейся им новой войне с персами еще накануне первой сессии Коринфского конгресса. Именно тогда, стараясь заручиться симпатиями греков, он выдвинул идею этой новой войны и дал ей надлежащее обоснование. На самой первой сессии вопрос о войне с Персией еще не обсуждался. Начинать открытую борьбу с персами до окончательного устроения собственно греческих дел Филиппу, очевидно, не казалось целесообразным.