Так в считанные дни победила бескровная карбонарская революция, не встретившая в сущности сопротивления властей. Ее успех объяснялся не только слабостью реставрированной бурбон-ской монархии, но и тем, что почти все имущие слои королевства либо активно поддержали революцию, либо отнеслись к ней доброжелательно; что же касается крестьянства, то оно заняло выжидательную позицию, не проявив во всяком случае никакой враждебности к конституционному движению. Поэтому революция пошла именно по тому пути, о котором мечтали все, жаждавшие введения конституции. «Великая политическая реформа проведена так, что ни одна из социальных гарантий не была уничтожена, нарушена и не подвергалась угрозе», — с удовлетворением писала в первые дни после победы революции газета «Амико дел-ла Коституционе». Испанская конституция, ставшая популярнейшим лозунгом и символом перемен, казалось, объединила всю разноликую массу участников июльского восстания. Однако за внешними проявлениями гармонии и всеобщего энтузиазма скоро обнаружились острые и трудные проблемы.
Хотя Фердинанд I Бурбон поклялся на Евангелии в верности конституции, согласие короля с конституционными преобразованиями, которое неаполитанские конституционалисты в своих политических расчетах рассматривали как важнейшее условие упрочения и дальнейшей консолидации нового режима, было чисто внешним. Лидеры конституционалистов неустанно восхваляли испанскую конституцию как некое идеальное сочетание «прав народов и прерогатив монархов», как новый «истинный договор между королем и народом», позволяющий династии опираться иа признание и волю всего населения. Для престарелого же короля, ненавидевшего все связанное с революцией, было совершенно неприемлемо ограничение его власти, особенно такой конституцией, как испанская, фактически отстранявшей монарха и стоявшие за ним силы от власти и сводившей на деле прерогативы короны до минимума.