Иными словами, под этими «наиболее подходящими» могут иметься в виду люди, близкие Гермократу по своим симпатиям и интересам, такие именно, в которых он мог видеть своих действительных или возможных единомышленников, свою опору в войске. Что он работал над созданием такой опоры, это, во всяком случае, не вызывает сомнений.
Но если Гермократ был именно таким полководцем, со склонностью к упрочению своего авторитарного положения, почему же тогда он не стал апеллировать к войску и сдал все-таки командование вновь прибывшим стратегам? На этот вопрос мы не в состоянии ответить с уверенностью. Вероятно, он еще сам колебался принять окончательное решение, а может быть, просто не был уверен в том, что за ним последует все войско, ибо значительная часть флотских экипажей должна была быть и социально и политически связана с той самой демократией, которая теперь порывала с ним. Скорее всего — это последнее, ибо, сдав команду, Гермократ немедленно начал готовиться к насильственному возвращению на родину, из чего, по-видимому, следует, что у этого честолюбивого и энергичного полководца с самого начала явилась мысль не смиряться на этот раз и силой отстоять свое право на политическое первенство. При этом возможно, что какие-то подготовительные шаги были им предприняты еще до окончательной сдачи командования, в те полгода, что отделяют получение известия о смещении (зима 410/9 г.) от прибытия новых стратегов (лето 409 г.).
Так или иначе летом 409 г., очевидно, сразу же после передачи войска новым командирам, Гермократ явился к персидскому сатрапу Фарнабазу, с которым его уже раньше, по-видимому, связывала общая вражда к Тиссаферну, и без труда получил от него деньги, на которые «стал готовить наемников и триеры для возвращения в Сиракузы». Из лояльного полководца Гермократ, таким образом, превратился в авантюриста-кондотьера, и'этот-кондотьер готовился теперь к вооруженному вторжению на свою родину.