Как будет король в Можайске, то пожалуй, отпиши ко мне сейчас же, а я бояр и всех людей приведу к тому, что пришлют бить челом королю, чтоб пожаловал в Москву, государство сына своего очищал и вора доступал. Непременно бы идти королю в Москву не мешкая, потому что в Москве большая смута от вора становится и люди к нему прельщаются. А под Смоленском королю что стоять? Если будет король в Москве, тогда и Смоленск будет его». В другой грамоте к тому же Льву Сапеге Салтыков писал: «Здесь, в Москве, меня многие люди ненавидят, потому что я королю и королевичу во многих делах радею». Салтыков писал правду: по отъезде Жолковского скоро начала становиться смута между москвичами: «Несколько недель, - говорит один поляк-очевидец, - мы провели с москвичами во взаимной недоверчивости, с дружбою на словах, с камнем за пазухой; угощали друг друга пирами, а думали иное. Мы наблюдали величайшую осторожность: стража день и ночь стояла у ворот и на перекрестках. Для предупреждения зла, по совету доброжелательных к нам бояр, Гонсевский разослал по городам 18000 стрельцов под предлогом охранения этих мест от шведов, но собственно для нашей безопасности: этим способом мы ослабили силы неприятеля. Москвичи уже скучали нами, не знали только, как сбыть нас, и, умышляя ковы, часто производили тревогу, так что по два, по три и по четыре раза в день мы садились на коней и почти не расседлывали их».
21 ноября Сигизмунд дал знать боярам, что ему надобно прежде истребить калужского вора и его приверженцев, вывести польских и литовских людей, очистить города и, успокоивши таким образом Московское государство, пойти на сейм и там покончить дело относительно Владислава; король в своей грамоте причисляет Смоленск к тем городам, которые вору прямят, и потому пишет: «До тех пор, пока смольняне не добьют нам челом, отступить нам не годится, и для всего государства Московского не беспечно». 30 ноября Салтыков и Андронов, пришедши вечером к патриарху, просили его благословить народ на присягу королю.