В этой связи отметим, что столкновение Крития с Фераменом было выражением не столько разногласий между двумя олигархическими направлениями — крайним и умеренным, — сколько несовместимости двух взаимоисключающих принципов — тиранического и полисного. Современники, а возможно, и сами действующие лица этой трагедии отдавали себе в этом отчет. У Ксенофонта Критий следующим образом отвечает Ферамену на его возражения против политики массового террора: «Честолюбивые люди должны стараться во что бы то ни стало устранить тех, которые в состоянии им воспрепятствовать. Ты очень наивен, если полагаешь, что для сохранения власти за нами надо меньше предосторожностей, чем для охранения всякой иной тирании: то, что нас тридцать, а не один, нисколько не меняет дела (Xen. Hell., II, 3, 16).
Высказанное таким образом убеждение не было простой фразой; оно подкреплялось соответствующей политикой, жертвами которой становились отнюдь не только демократы, но и зажиточная и знатная верхушка города, так что, по свидетельству современника, многие граждане с недоумением и ужасом спрашивали себя: что же это за власть? Развернутая критика этой политики дается у Ксенофонта в речи Ферамена, критика именно с позиций олигарха, возмущенного тем, что репрессии обрушивались не только на народную массу и ее вождей, но и на аристократическую часть граждан, подрывая таким образом эту естественную для олигархического режима опору. Отмежевываясь от такой политики, которая ничего общего не имела с его представлениями об идеальном олигархическом строе, Ферамен предъявлял Критию обвинение в осуществлении именно тиранического.
Это сходство с тиранией, которое ставили в упрек руководимому Критием правительству принципиальные олигархи типа Ферамена и которое, если верить Ксенофонту, не отрицал и сам глава нового режима, естественно воспринималось находившейся с самого начала в оппозиции демократией как безусловное тождество. С точки зрения демократов борьба с режимом Тридцати была равнозначна борьбе с тиранами.