Хотя положение дел в Персии, равно как и опыт некоторых частных авантюр (Десяти тысяч, Агесилая), внушали сильные надежды на успех, риск при глобальном столкновении был велик и удача не могла быть заранее гарантирована.
Как бы там ни было, эту доктрину исповедовали в IV в. многие греки, представители различных социальных слоев и политических группировок, последовательные демократы и патриоты своего полисного отечества так же, как и те, кто симпатизировал аристократии или монархии и был заражен космополитизмом. При желании можно было бы привести примеры панэллинских высказываний даже у такого афинского патриота, каким был Демосфен35. Тем не менее фактом является то, что с наибольшей настойчивостью и обстоятельностью панэллинскую идею разрабатывали те, кого можно считать идейными представителями полисной элиты, состоятельной и знатной верхушки греческого общества, менее скованной, в отличие от демократии, представлениями о полисной свободе и независимости, вообще полисным патриотизмом, и более открытой для новых космополитических и монархических настроений, естественным образом предуготовлявших или смыкавшихся с панэллинизмом.
Впрочем, эта открытость полисной элиты для новых, шедших вразрез с классическими традициями идей никогда не достигала у людей, выросших на почве полиса, степени абсолюта. Напротив, она уживалась с сохранением ряда старых установок, и вот как раз эта амальгама старого и нового, отразившаяся до известной степени и в доктрине панэллинизма, делала возможным при случае подключение к ней и сугубых, казалось бы, ревнителей полисных традиций.
Но дело не ограничивалось исповеданием и пропагандою идей. В позднеклассический период панэллинизм в силу своей особенной популярности становится своего рода стилем любых действий общегреческого диапазона, атрибутом державной политики любого государства, добивавшегося успеха на общегреческой арене. Уже вождь афинской демократии в V в. Перикл пробовал подкрепить притязания своего полиса на гегемонию в Греции ссылкою на своего рода панэллинскую программу.